О сиротах, подкидышах и приемных детях

 

Надо ли подбирать "несчастных сирот"?

    Каждый год в заповедник приносят птенцов или подранков. Хорошо это или плохо? Правильно или нет? Вопрос не простой. С одной стороны, конечно, хорошо, и мы благодарны людям, которые не проходят мимо и стараются помочь птицам, попавшим в беду. С другой стороны, птицы и люди совсем по-разному воспитывают детей, и то, что человеку кажется правильным, совсем не всегда является таковым «с точки зрения» птицы. Так, нередко к нам приносят птенцов, найденных в лесу или на берегу моря. «Бедный» птенчик лежал, забившись в траву, совсем один. Людям кажется, что «несчастный ребенок» брошен, срабатывает родительский инстинкт – «дитя» берут с собой и приносят к нам, не подозревая, что где-то рядом были родители, и никто «ребенка» не бросал. В таких случаях сотрудники заповедника волей-неволей вынуждены выхаживать птенца, ведь отнести его обратно уже возможности нет. При этом и у людей и у воспитанников возникает масса проблем. Одной из них является то, что у нас нет ни помещений для несчастных сирот, ни статьи расхода на них, а птенцы, особенно хищных и рыбоядных птиц, довольно прожорливы. Подросший птенец серебристой чайки съедает в день до полукилограмма рыбы, а если птенец вдобавок не один, то кормление становится довольно накладным. Другая проблема состоит в том, что не все птенцы легко переносят неволю и едят предложенную пищу. Но самое главное – в поведении птицы, выкормленной человеком, возникают «ошибки», часто стоящие ей жизни. Ведь как бы человек ни старался создать «естественные условия», но он не может научить главному – остерегаться людей и вообще врагов, хищников. Так что большинство наших питомцев, даже будучи благополучно вскормленными и выпущенными на волю, все-таки затем погибает, не умея распознать опасность и ответить на нее. Остается или всю жизнь держать их в клетке, или выпускать на волю, осознавая, что жизнь их в природе вряд ли будет долгой. Поэтому мы хотя и благодарим тех людей, кто старается помочь, но вместе с тем хотели бы предупредить их от излишней заботы. Проявляя жалость и сострадание, мы можем невольно нанести вред самим сиротам, а заодно создать массу проблем «приемным родителям».

 

Судьба ворона

    Был среди наших питомцев ворон. Ворон – птица крупная и эффектная, обычно осторожная, близко к людям не приближается. Неудивительно, что выросший среди людей и затем выпущенный на волю ворон стал бросаться в глаза своим необычным поведением и вскоре стал известной в Кандалакше «личностью». О нем даже писали в газетах – то он вместе с людьми копает картошку, то пытается утащить рыбу у рыбаков. Примерно месяц после того, как мы его выпустили, люди встречали его в разных местах между Кандалакшей и Колвицей и легко узнавали по кольцу на лапе.

Но затем ворон исчез. Улететь он не мог, ворон – птица оседлая. Вряд ли его съели хищники – он для них слишком большой и сильный. Скорее всего, дело в людях. Мы сами видели, как в него кидали камнями и гоняли. Увы, птица, выросшая среди людей, так или иначе попадает в «группу риска»...

Серебристые чайки: сироты и опекуны

    Как-то раз в июне в заповедник принесли трех птенцов серебристой чайки – маленьких, нескольких дней от роду. Их нашли прямо в городе, после выходных. Скорее всего, кто-то ездил отдыхать, нашел птенцов на берегу залива, привез в город, а потом бросил. Что было делать? Мы поселили птенцов у нас дома, в коробке, и стали кормить рыбой. Когда они подросли, переселили их в ящик и стали выносить на улицу. Постепенно птенцы окрепли, через две недели на плечах, потом на брюхе, затем на голове отросли перья. Начали расти крылья. Теперь птенцы жили на улице, в вольере, а через некоторое время им даже разрешили уходить оттуда и гулять самостоятельно на берегу. Вскоре они уже и ночевали на берегу. Мы только приносили им рыбу.

 

                    

 

    Еще когда птенцов только начали выпускать, ими стали интересоваться другие чайки, причем чайки разных видов – прилетали и кричали над ними. Затем общий интерес угас, но зато мы стали замечать пару серебристых чаек, постоянно державшихся поблизости и явно опекавших неопытных «детей». Когда мы приносили еду, чайки оказывались тут как тут и громко, тревожно кричали. Птенцы реагировали на эти крики и пытались спрятаться. Возникало противоречие – голод гнал их к человеку и корму, а предупреждение взрослых чаек заставляло убегать. Конечно, для птенцов такие опекуны – это очень хорошо. Возможно, они научат их и ловить рыбу, и распознавать опасность – особенно важно это в конце лета, когда начинается пролет ястребов, и молодые чайки часто становятся их жертвами. Но пока птенцы не стали как следует летать, мы все же старались их кормить – ведь молодой птице нужно есть очень много.

Счастливый вороненок

    Однажды к нам принесли вороненка – птенца серой вороны. Есть самостоятельно он еще не умел, так что пришлось кормить его насильно. Но уже на следующий день он начал открывать рот и просить еду. Первые два-три дня он жил в доме, а потом его стали выносить на веранду, на воздух. Когда приносили еду, он подбегал, ел и так и оставался на веранде, в дом больше не уходил. Через несколько дней на деревьях близ кордона появилась чужая ворона с тремя птенцами. Воронята были примерно того же возраста, что и «наш», сидели на ветках и ждали, пока мама принесет им корм. Когда около кордона появлялись люди, взрослая ворона проявляла сильное беспокойство, тревожно кричала, а воронята затаивались. Реагируя на ее крики, также начал себя вести и наш вороненок – вместо того, чтобы подойти к человеку и просить еду, он стал спасаться бегством. Так продолжалось несколько дней, ворона не собиралась уводить свое семейство от дома, и нам постоянно приходилось преодолевать сложности с кормлением птенца. Каждый раз тревожный крик «тети» пугал его, и он шарахался в сторону. А через несколько дней, как только вороненок смог полететь, он при очередном кормлении улетел от нас на крышу сарая. Оттуда перебрался на соседние деревья и стал просить корм уже не у нас, а у вороны. Через несколько дней мы обнаружили этот выводок напротив дома на литорали, и в нем было уже не три, а четыре птенца. У одного их них на лапе было знакомое нам кольцо. Довольно долго мы встречали все семейство неподалеку от кордона, приемыш благополучно в нем прижился, хотя и держался немного в стороне от остальных птенцов. Этот случай – счастливый, вороненку сильно повезло, что его вырастила птица, а не люди.

Лебеденок и гагачонок

 

    Гагачонка нашли на луде. Он отстал от выводка, сидел, забившись между камнями. Шансов на спасение у него не было – чайки схватили бы его, как только он бы вышел на воду. Мы подобрали его в надежде подсадить в другое гнездо – не все птицы принимают чужих птенцов, но о гагах мы точно знаем, что они это делают. Однако найти подходящий выводок не удалось, и пришлось взять птенца на воспитание. Кормили его рачками-бокоплавами, запуская их в миску с водой.

 

 

Птенец при этом весь залезал в миску, пух его намокал – у маленьких утят еще не работает сальная железа, и после каждой кормежки нужно было сушить его и обогревать: сажать в коробку с гагачьим пухом или к рефлектору, или носить за пазухой. Через неделю птенца стали выносить на лужу на литорали – поплавать, походить по песку и поучиться искать пищу самостоятельно. Первые прогулки были короткие, а по мере того как он подрастал, увеличивалось и время прогулок. Сначала утенок просто плавал в лужицах, потом мы стали показывать ему бокоплавов, поднимая водоросли и переворачивая камни, и он начал их собирать. Больших проблем с кормежкой не было, он пытался хватить все, что видел – надо было только показать ему добычу. Кроме того, из предложенных ему каш и круп он выбрал сырую гречку и охотно ел ее. Водить птенца на прогулку тоже было легко – он бегал за человеком, как за «мамой». У уток этот инстинкт особенно силен. Именно на гусях и утках австрийский ученый Конрад Лоренц в середине 20-го века изучил и описал явление импринтинга (запечатления): тот образ, который видит птенец в первые дни жизни, остается у него в памяти как образ родителя.

    Птенец благополучно рос, был веселый. Гуляли с ним трижды в день, по 30–40 минут, а потом и по часу, – он по-прежнему купался, плавал, ему показывали разную еду – мидий, литторин, колюшку. Важно было гулять и в полную, и в малую воду, чтобы он досконально изучил ландшафт, в котором ему предстояло потом жить самостоятельно.

 

    Через неделю после появления гагачонка один рыбак принес нам птенца лебедя. «Ребенок» отбился от выводка, плавал один и, увидев на озере большую серую резиновую лодку, медленно плывущую по воде, принял ее за мать (сработал тот же эффект импринтинга) и начал упорно следовать за ней. Так продолжалось целый день, и рыбак, поняв, что нет возможности вернуть птенца родителям, взял его с собой и принес в заповедник. Мы подселили его к гагачонку, и птенцы стали жить вместе. И тот, и другой следовали за человеком, а друг друга вскоре стали воспринимать как братьев – ели из одной миски, спали, прижавшись друг к другу, держались вместе, как птенцы одного выводка.

 

 

Когда они подросли, лебеденка еще брали на ночь в дом (он рос медленнее), а гагачонок уже ночевал на улице, и когда они утром встречались, то узнавали друг друга и радостно приветствовали.

 

    На прогулке становилось заметно, кто есть кто, и кто старше. Лебеди охотно едят растения, и лебеденок ел много травы по пути – различные злаки, морскую астру, триостренник. Гагачонок, попав на берег, тут же бежал к луже и начинал нырять. Лебеденок во многом старался подражать «старшему брату». Он тоже пытался нырять, хотя это и не очень получалось – опускал голову в воду, отчаянно молотил лапами, но его  все равно выталкивало на поверхность. Когда гагачонок ел бокоплавов, лебеденок тоже пытался их ловить, но не мог поспеть за шустрым утенком, и когда совал голову в лужицу, там уже почти все было съедено. Зато он заметил, что мы собираем бокоплавов им на ужин, и стал опустошать наше ведерко, засовывая в него длинную шею.

 

                                

 

    Когда гагачонок полностью оперился, у него появилась потребность уходить дальше от дома и дольше гулять. В природе у гаг в это время выводки распадаются, и птенцы покидают родителей. А лебеденок был еще «маленьким», хотя по размеру намного превышал своего «братца», - крупные птицы растут дольше. Гагачонка мы стали на весь день оставлять на море, но когда выводили на прогулку лебедя, они приветствовали друг друга и гуляли вдвоем. И однажды произошла трагедия. Как-то вечером, когда оба вернулись в загон, туда, перепрыгнув через изгородь, заскочила деревенская собака, мгновенно перекусила лебедю длинную шею и, бросив его, убежала. Гагачонок пребывал в состоянии шока, отказывался есть, забился в угол. Только через сутки он вернулся к нормальной жизни, но после гибели своего друга домой возвращаться перестал. Некоторое время он держался поблизости от кордона, подплывал здороваться, но постепенно отходил дальше и дальше и примерно через неделю мы перестали отличать его от других гаг.

 

 

 

Почему трудно вырастить уже подросшего утенка?

В середине 20-го века австрийский этолог Конрад Лоренц изучал поведение птиц и впервые описал явление, которое назвал импринтингом (запечатлением): тот образ, который видит птенец в первые дни жизни, остается у него в памяти как образ родителя. Проявляется это в первую очередь в реакции «следования»: если совсем крошечный птенец попадет, например, к человеку, то именно его он примет за родителя и будет бегать следом за человеком. А вот если птенец уже подрос, то у него уже прошло запечатление на мать, и к человеку он будет относиться совсем иначе. Почему важно это знать? Дело в том, что подросшие утята довольно самостоятельны: они бегают за мамой, а при опасности бросаются врассыпную и затаиваются, а мама-утка взлетает. Конечно, она сейчас вернется и соберет своих утят. Но очень часто люди, спугнувшие утиное семейство, этого не понимают. Они видят взлетевшую утку, думают, что эгоистичная мама улетела насовсем, и пытаются «спасти» утенка. Иногда удается поймать одного-двух, иногда – больше, однажды нам принесли целый выводок – восемь «сирот». Выкормить таких утят очень сложно, они могут отказываться от еды, болеют и нередко погибают.

Из бесед с Е.В. Шутовой