Геннадий Александров, Людмила Александрова, Александра Горяшко "Путешествие в Колвицу". Под ред. Александры Горяшко – СПб., 2014.
Истории из жизни Колвицы
“Когда я деду начинала задавать вроде бы простые вопросы, он не помнил. А какую-то ерунду помнил.
Но это, может, она для меня ерунда, а для него какой-то интересный факт.
Если бы я раньше соображала, что надо просто слушать всё,
что он говорит, слушать и записывать…”.
Т.Д. Панёва
Далеко не всё, что рассказали нам колвицкие старожилы, поддается чёткой классификации и может быть вписано в одну из предыдущих глав. Беседуя, мы задавали вопросы о том, что считали важным для истории села, а люди рассказывали о том, что было важно и запомнилось им самим. И мы старались просто слушать и записывать… Так получилось, что рассказы эти охватывают период с конца сороковых до семидесятых годов XX века, что связано с возрастом наших собеседников. Те последние 20-30 лет, когда Колвица ещё жила полной жизнью…
“…Мать уходила рано утром в колхоз на работу, а мы оставались с бабушкой. Нет, мы не бегали и не гуляли без дела, каждый ребёнок получал на день свою работу. Я была самая маленькая, мне доверяли мыть полы. Я очень старалась. А полы были деревянные, без покраски. Мама всегда хвалила меня за эту работу и отдавала мне свой кусочек сахара. Я его брала и радовалась. Я не понимала, что ей тоже хочется пить чай с сахаром...
Анна Ефимовна Малыгина (мама рассказчицы), 1911 г. р.,1975 г.
Помню, как я была одета. Совсем маленькая, года 4 мне. Мама уходила на работу зимой, помню, у меня на голове платок какой-то и какая-то куртёнка сшитая из тряпки. Она в чекушку нальёт молока мне, и кусок хлеба. А бабушка или заболела, или где она была… И я иду к Понитковым. За лесокомбинатом был барак, там были такие Понитковы. Вот они сядут кушать, а я боюсь. А бутылочку свою держу, никому не отдаю, и хлебушек тоже. И говорю: “Я пойду к Дусе”. Это подружка моя, на два года старше, здесь жила. А их бабуля говорит: “Нет, не пойдёшь, сейчас картошечки горячей поешь, мы не будем твоё молоко”. Тогда я раздобрюсь, и говорю: “Так пейте молоко с чаем”. У них коровы-то своей не было...
Аля, слева, и Галя Архиповы (дети Александра Ананьевича Архипова), 1958 г.
Соседи у нас были, конечно, очень дружные, мы выручали друг друга всегда. Допустим, у кого корова доится, кормили соседей. А потом у нас корова доится, мы кормим их детей. Отдаём молоко, молочную продукцию, сколько могли.
Мой брат Василий в 5 классе был, мама купила ему ружьё. Купила ружьё, и он школу бросил. Он прекрасно рисовал, хороший был охотник, рыбак. С самых маленьких лет, сколько себя помню, он везде брал меня с собой. На охоту. Раньше мы как охотились? Петли ставили втихаря. Птица ловилась за лапочку, отцепляли её. Допустим, тетёрку поймаем, он говорит: “Тетерку надо отпустить, потому что это самочка. И яички не трогать. Потому что она иначе не придёт”. И он натирал яйца хвоей, чтобы они лежали. Растирал в рукавицах хвою и натирал яйца, чтобы человеком не пахли. Иначе птица не сядет обратно на гнездо.
На рыбалку ходили. Он меня всему научил. Он был у нас кормильцем в семье, старше меня был на два года. Еще ребёнком ходил и на охоту, и на рыбалку мы ходили за форелями, форелей было очень много в этой реке. Пасли скот, у нас было много овечек. … Мы были малая сторона здесь, мы как-то обособленно жили от той стороны, только в магазин бегали, в медпункт. У нас здесь своя группировка детей была, мы здесь купались, в лес ходили, колюху ловили.
Уйдет мать на работу в колхоз, а в июне как раз колюха идёт на нерест, очень много раньше её было. На прибылой воде она идёт прямо огромная стая, стая за стаей идёт эта рыба мелкая, а в середине камбала, форель. И у нас была одна бабушка, тётя Дуся, это крёстная моя, знаменитая, и у нас невод такой был, самодельный невод. И мы трое девочек с пацанами, тётя Дуся нас туда, в глубину посылает, сама с берега, и мы этим бреднем ловим. Целые горы ловили этой колюхи…
И потом туру нам поручали [1], это была наша обязанность. Туру заготавливали для скота, силос делали. Как удобрение не использовали, не знали об этом. Силос делали. Брали фукусы, выброшенные штормом, сушили и закладывали в большие деревянные бочки. Рубили её вместе с травой луговой.
Ещё, помню, мама с малых лет брала меня, мы заготавливали и варили мармелад из агар-агара, из анфельции. Её сколько много было! Мы в воде бродили и рвали целыми карбасами ее. Варили какой-то кисель, как мармелад получался. Был план куда-то сдавать очень много, возили в город. Я ещё маленькая была, но помню эти карбаса, забитые анфельцией, как их возили в город.
Люда Арбузова, Ира Беляй, Аня Архипова,слева направо, 1970 г.
Керпачи – это веники, вяжешь берёзовые ветки, нарежешь, середину перевязываешь, и там специальный узел. Когда я пошла в школу, в 3-й класс, то надо было мне заготавливать в день 100 штук, такое мама задание давала. А я делала 102-104. Берёзы не валили, мы покупали билеты в лесхозе на то, чтобы заготовить эти керпачи, иначе не разрешали. Мы всегда билет покупали. У нас этих берёз не было раньше тут, всё скот поедал. И траву поедал. Не было малинников. У нас заборы были плотные, чтобы скот не заходил. Иван-чай рвали. Сейчас его много, а тогда ой, не было. И вы понимаете, колхоз не разрешал нам нигде рвать траву. Пойдем куда-нибудь в лес, папоротник рвали, что попадалось, названия не знаю. Мы несли всё сюда. Мать сушила, которую рубила. Косить нигде не разрешали, всё было колхозное, земля колхозная…”. (Л. Е. Зуева)
***
“За Колвицким озером косили сено, а оттуда за 40 км возили. Покосы были ещё в 7 км от Колвицкого озера в сторону Порьей губы. Это были Яковлевские болота. И Тикша-салма, там были покосы”. (В. И. Смоленников)
“Косили колвичане часто по болотам, где сушить траву невозможно. Да и в других местах у нас на Севере – хоть и на поле – та же проблема. Лето сырое короткое, не высушить. И траву, сырую или чуть подвяленную вешали на вешалА, где она досыхала. Тетя Аля Смоленникова при мне сердилась иногда, что плохо укладывали траву на вешалА, и ей приходилось переделывать, чтобы сено не сгнило. Она всё снимала, перевешивала, обчёсывала, показывала, как правильно. У неё в огороде и сейчас вешал`а стоят, вот те, уже убитые, палки. А брали для вешалов, для столбов, сосновые стволы, у них сучья правильные, рядками, на них жерди удобно класть, крепить. Или, если таких не было, по два ствола связывали, а жерди меж них пропускали”. (В. Н. Ишутина)
“У Салмы-ламбины по Белой речке были колхозные покосы, домик-сарай был. Но у людей были в лесу и свои покосы. Ведь раньше, если, не дай бог, твоя корова зайдёт на поле колхозное – тебе и штраф, и трудодней лишают. И свои покосы делали.
Вот у нашей бабушки у Белой речки, где Бучий ручей впадает, был свой сарай, и там косили для себя. У Фуфаевых также был свой покос. На Тикше много было своих покосов.
Колхозный покос у Салмы-Ламбины у Белой речки, ок. 1960 г.
И эту вот болотную траву, осоку и другую, овцы не ели, а коровы ели. Ягельные кипы ещё делали для коров. В сырую погоду втыкали колышки в землю и меж них трамбовали ягель, а зимой, как смёрзнется, вывозили. Так мох компактный получался, удобно было его везти, не разваливался”. (В. А. Подымников)
***
“Колхозных коров летом гоняли к Вонючему ручью, а мы гоняли к Домашней Ламбине и за Ламбину. Мы до Ламбины догоним по очереди… Из дома каждый выгонял, это было обязанность детей. Мать в загон выпустит, а мы по очереди… Лугов у Домашней Ламбины не было – где листья, где траву они ели, по берегам рек, болот. И бывало, когда грибы, коровы убегали, их по ночам потом искали взрослые. Они за грибами убегали. Коровы очень любят грибы…”. (Л. Е. Зуева)
“И ещё помню очень много животных, которые здесь жили. Когда мы заезжали в Колвицу, здесь были большие загоны, и очень много было овец. И я туда подходила, маленькая была, залезу на жёрдочку, и смотрю. И коров было много”. (Л. И. Мыздрикова)
“На Колвицком озере есть Овечий остров. Туда раньше на лето овец увозили, на Колвицкое озеро. В деревне же у всех картошка была, и чтобы овцы не мешали, их туда увозили. И на Власов возили в последнее время. На Власов тоже возили – и лувеньгские, и мы. Там на лодке перевозили овец, а тут посуху гнали. Это не так далеко, в районе Верес-ручья. В сторону Умбы, 56-57-й км. Кто женщины, на лето стригли овец, чтобы они за лето там шерсть нарОстили. И никто их не пас, они сами там жили. Хватало им травы, и листьев, хватало”. (А. А. Горская)
Колвица, 1950-е гг.
“Это же сейчас вся деревня проросла. А раньше же коровы, овцы, они подстригали всё. И нам нельзя было просто так пустить корову. А у каждого была же изгородь сделана, заборчик. И мы выгоняли только на ту сторону. В каждой семье была корова, и мы все по очереди пасли, и всё на ту сторону. Левый берег был заселенный, но там не колхозные поля были, там можно было пасти. А здесь же везде поля колхозные были.
И у нас была корова. Мы, когда этот дом строили, брали ссуду, и чтобы ссуду оплатить, мама творог делала, сметану делала, все это за неделю соберёт, в лодку, смотрит вечером – ага, сегодня ветер пойдёт в ту сторону: “Галя, вставай, сегодня едем в город”. Ветер попутный, мы парус поднимаем, и в город на лодке. А когда и на вёслах. А один раз и в шторм попали, что ой-ей-ей. Даже катера не пускали”. (Г. А. Беляй)
***
“А я боюсь моря. Я однажды с девчатами поехала, Архиповыми, Галей и Розой, и они сказали, что есть такая зубатка, как вцепится – и насмерть. И я так испугалась, и всё, говорю: “Я больше не поеду”. Или как мама ихняя поехала, она была рулевой, она нас взяла в Кандалакшу картошку продавать. Котелок, около 3 литров, стоил 80 копеек. И поехали. Знаете, Ермаковские рога, там всегда ветер, как к Кандалакше подъезжаешь. Где Малый Березовый, второй Березовый, там раньше даже избушка была, тоня, где лабиринт. Вот около этой избушки как поднялся шторм! Как к берегу пристать? Как они, бедные справились?... Галя была и мама её, и мы пристали к берегу. Переждали в этой избушке шторм. Но всё-таки приехали в Кандалакшу, и картошку продали. Мне папа дал облигацию, я её в сберкассу сдала и школьную форму купила. В то время же с формами тяжело было”. (Т. М. Великанова)
“Карбаса шили, это я застал. Колхоз шил. Даже мать ходила на вёслах до Кандалакши. А более старые, они даже ходили за солью, за продуктами в Архангельск на этих шестивёсельных карбасах. Если ветер есть, они идут на парусе, если нет, они идут на веслах”. (В. А. Подымников)
“Пока дорогу не построили, сообщения с Кандалакшей не было. Только ёла, называлась она, колхозная. Молоко повезут когда – то можно было на катере. А так – пешком. Зимой и осенью – по телефонной, по столбовой, а так – пешочком”. (Г. А. Беляй)
“…Умбские, они с Умбы в Кандалакшу ездили через Колвицу. Не было ни автобуса, ничего, ехали на лошадях. Их кормили на 23 километре, в Пустой губе, и в Колвице. Лошадей кормили. А мама пускала их домой. И они платили с каждого человека 50 копеек за ночь. И вот она ночами кипятила самовар. Этим тоже зарабатывала”. (М. Л. Архипова)
“Ещё зимой с Умбы лошади ходили. Я вот не знаю, по Земцу, наверное, дороги потом появились. В Колвицу приходили с Умбы, и у нас вторая половина, где прадед с прабабушкой жили, была типа постоялого двора. Во дворе, мама говорит, были всегда вот эти /приезжих/ лошади. Их тут кормили, поили, отдыхали они, пили чай. Мама говорила, они продуктами расплачивались”. (Т. Д. Панёва)
***
“Выращивали огурцы, помидоры не выращивали, морковку очень редко, может быть потому, что семян не достать было. У нас была репа, картошка, капуста. Я и сейчас репу выращиваю, обязательно, каждый год. Я очень люблю пареную репу. В прошлом году я на сельскохозяйственную выставку в Кандалакше принесла репу, выставила, мне один мужчина говорит: “Ой, продайте мне репу! Я внучку покажу. А то сказку читаю, а репки нету”. (Г. А. Беляй)
“Картошку выращивали. Клубнику не выращивали, ягоды все были лесные. И папа сам ходил, ловил окуня, щуку, сига. А зимой – рябчиков, глухарей, раньше дичи было много. Вот ели картошку, рыбу, дичь зимой. Масло было хорошее, хлеб был хороший.
У нас же пекарня была. Вот такая буханка – 50 коп. Масло сливочное всегда было. Аля Горская была пекарем. Ноздристый такой хлеб, буханки хорошие. А ферма была какая! Алевтина Смоленникова там работала, заведовала. У неё печка была такая, совала туда горшки, там творог делала, простоквашу, сметану. А молоко какое было! Всё было вкусное! Мы не голодали”. (Т. М. Великанова)
***
“Ягоды собирали, сдавали по 20 копеек килограмм. Медведей не боялись, раньше не надо было далеко ходить, ягоды близко были. Пироги пекли с ягодами, открытые. Было много ягод. Грабилок не было, мы брали руками. У Гали грабилка карельская, хорошая, у нас таких не было”. (Т. М. Великанова)
“А раньше-то мы носили сколько черники! Ночью перебираешь, утром за черникой идёшь. Хотелось же подзаработать немножечко. Это сейчас разрешено работать на трёх-четырёх работах, а тогда же нельзя было никуда устроиться, в наше время. Вот только в отпуске… На ковры собирали. Ведь ковёр нельзя было купить, а на ягоды – пожалуйста, ковёр. Кажется, около ста килограмм на ковёр надо было собрать.
Г.А. Беляй с грабилкой. Колвица, 2014 Грабилки М.Л. Архиповой. Колвица, 2014 г.
Ой, много… Ой, сколько у меня собрано ягод за свою жизнь… Я один раз приехала с отпуска, так я за неделю собрала ягод на два ковра. За неделю! Я два раза в день ходила. Столько было ягод... Я до сих пор деревянной грабилкой собираю. С 1921-го года грабилка, вот написано. Это мамина, ещё с детства грабилка. Есть у меня металлическая, но я этой собираю. Металлическая очень грабит. А в этой и мусора меньше, и я люблю ею собирать. Мама всю жизнь собирала ею, и я всю жизнь собираю ею. Таких грабилокбыло в деревне три, один мужчина тут делал, они здесь и сделаны”. (Г. А. Беляй)
***
“Мама ездила сюда на ревизию, здесь был большой магазин, здесь работала её подруга Валентина Яковлевна Макарова. И я с ней напрашивалась… Помню огромный магазин, помню хлеб очень вкусный, вот такой большой, белый. Он, наверное, двухкилограммовый был. Его сжимаешь, а он опять расправляется. И когда мы ехали, я его всегда ела с таким аппетитом. Помню, очень много рыбы в этом магазине и помню ящики с какой-то селёдкой сухого посола, необыкновенной вкусноты, я такой в жизни потом нигде не ела. Селёдка была беломорка”. (Л. И. Мыздрикова)
“Хлеб колвицкий славился, и такое впечатление, что, когда дороги не было, и народ ездил в Колвицу редко, продавали этот хлеб всем желающим свободно, но затем такое паломничество за ним стало, что отказывать начали городским, не хватало. Так местные покупали тогда для горожан по их просьбам”. (В. П. Федотов)
“Хлеб пекла у нас Вера Васильевна Кузина, она была блокадница Ленинграда. Ой, какой она хороший хлеб пекла! Дом она купила на левом берегу, обрыв где, где Васильевы живут. Там одно время был леспункт старый. А пекла она изумительный хлеб. Потому что она не воровала. Ни муку, ни сахар, ничего. Сестра приезжала к ней с Ленинграда, они приходили к нам в гости, рассказывали, как они выживали в блокаду. Ой, Вера Васильевна пекла! Пока принесёшь его, идёшь, уже корку сгрызёшь. А с молоком холодным! Идёшь, а Вера Васильевна: “Галя, заходи, я тебе прямо с печки дам горячего хлеба”. Можно было, когда магазин закрыт, они могли продать буханку. А пекарня рядом с магазином стояла. … И придёшь, мама нальёт холодного молока, у-у-у, вкуснятина. А запах от него! А может быть, ещё от муки зависело? А сейчас же всё химия, удобрения сыпят на поля, и запах уже не тот, потерялся... После неё пекла Фиса Коллеева, которая на тоне тоже рыбачила. Когда я на тоне была, они меня всё время в лодку сажали, потому что, говорили: “Галя, ты гребёшь хорошо”, – и они меня в бригаду. Так вот её дочка работала, тоже очень хороший хлеб пекла. А потом стала Аля Горская работать”. (Г. А. Беляй)
***
“Клуб был сначала, где Боря Великанов живёт, пониже, как дорога идёт, был длинный барак. Там был клуб. Сначала он был на той стороне,а после войны его перенесли сюда. Отремонтировали этот барак. Плясали там, концерты ставили сами.
Играли, кто на гитаре, кто на гармони, кто на чём умел. Балалайки были. На балалайках парни играли. Гармонисты хорошие были. И вот под гармошку, под гитару плясали. Народу много собиралось. В выходные собирались танцы, а по праздникам концерты, спектакли ставили. Песни пели русские, не карельские”. (В. И. Смоленников)
В сельском клубе Колвицы, около 1960 г.
“… Ой весело было! В воскресенье танцы в клубе, и все собирались, и стар и мал. Гармонистом был Палакангас Саша, Вовка был гармонист. А когда приходили кино смотреть, перед фильмом у нас была натянута волейбольная сетка, перед фильмом играли в волейбол. Мячик укатится в воду, и все мужики, которые постарше, бегут за мячом, течение-то далеко уносило. И снова играли. До фильма за час-полтора приходили. На гармошке играли, а потом появился патефон. И на балалайке у нас кто-то играл. Нет, не балалайка, мандолина была у Володьки. И он хорошо играл очень, подбирал сам и играл. Она долго у него дома висела”. (Сестры Архиповы)
Посиделки, 1954 г.
“А массовые гуляния и праздники проходили на Поле-Гиганте, где стоял громадный столб с канатом, и сетка волейбольная. Сейчас на этом месте дачные домики, а место стало называться “Лесной поляной”. (Т. Д. Панёва)
Танцы на Поле-Гиганте, 1950-е гг.
“Поле-Гигант. Там у нас проходили все колвицкие мероприятия одно время. Вечера, танцы там даже были, в футбол играли, там была сетка, столб был с верёвками”. (Г. А. Беляй)
“Поле-Гигант сделали леспромхоз и отец, его была инициатива. Это был лесоучасток, на котором стало поле. Навозу было много. Две конюшни стояло ниже моста, здоровенные конюшни, было много лошадей. А мой отец был завхозом в лесоучастке до войны, и поле это сделал. В ручье брали воду, посадили репу. Для общепита, наверное. Репа вот такая была. Поливали ручной помпой.
Отец на войну ушёл – поле потом забросили. На День молодёжи мы собирались там, когда ничего на нём уже не сажали, у нас была площадка сделана волейбольная. А потом уже заправочная лесокомбината рядом с полем появилась”. (Б. М. Великанов)
***
“Баня – по-чёрному. Обязательно, мне другойне надо. Это самая целебная баня. Вот такой древний котёл, он, может, со времён интервентов. Вот сколько лет этому чугуну? Никакого клейма, правда, нет, я смотрел. Я его вычищал весь до блеска. Причём у многих в банях – такие. Помещается 6 вёдер.
У бани Вячеслава Подымникова, 2014 Котёл, гордость Вячеслава Подымникова, 2014 г
Дрова – берёзовые. Вот для чёрной бани я всегда снимаю кожуру: и верхнюю, и нижнюю. Верхняя, береста, – это на растопку. А второй слой – коричневая такая, толстая – там сам дёготь. В бане по-чёрному она дает копоть, сажу и прочее. Вот у меня были туристы из Кировска, парились у меня в бане, так они не знали, что бересту надо снимать. В начале июня она хорошо снимается, они не знали. Я им показал”. (В. А. Подымников)
В бане по-чёрному Людмилы Зуевой, 2014 г..
“Вот эта баня – голубая снаружи, покрашена – у меня по-белому, она 90-го года. А дальше – чёрная баня, она с 34-го года, скоро будем юбилей справлять. Вот в той бане брата и мыли, когда он с войны пришёл. Мы больше любим эту баню. Всё время почти её топим. Эта когда быстро надо – тогда по-белому. А когда подольше и не спешим – по чёрному. Там же надо стопить, надо помыть всё, чтоб настоялась баня. Но зато потом там пахнет, да ещё если сосновых ёлочек принесёшь, на полок положишь, запах такой…” (Г. А. Беляй)
***
“Первый мост, когда мы приехали в 1937 г. в Колвицу, был из таких жердочек, тряслось всё. Страшно было ходить по нему. Еле идёшь, трясется. Говорили, что покойников на лодочках на ту сторону переправляли, а не по мосту, боялись на мосту. Затем капитальный деревянный был построен, с высокими стропилами-арками, красивый, но с большими пролётами, и однажды рухнул один пролёт. Коровы шли с того берега стадом, и не выдержал мост. Плавали бедные, а некоторые и ноги поломали. Тогда поставили третий мост с дополнительным ряжем, с перилами, он долго служил. Ну а нынешний мост, военный свайный металлический, получается уже четвёртый”. (Б. М. Великанов)
На ферме в Колвице в 1970-е гг На лето колхозное стадо часто уходило на море в сезонный лагерь у Максимова ручья.
“Мы ходили через мост с сестрой к тёте Полине, у неё был домик маленький такой, и сама маленькая. Она говорит: “Идут за ручки, нарядные такие!”. (Бабушка сама нам шила, вышивала). “Но, – она говорит, – ты всегда на мосту стояла, так долго стояла”. Я помню эти детские впечатления и потом, старше. Во-первых, и река какая-то широкая была, и мост такой ажурный. Мне-то казался он ажурным, а там были переплетённые брусья и арка в виде такого вот… Для меня это просто был центр деревни! Настолько было красиво. Ряжи вот эти, и стоишь, и прям плывёшь на этом мосту… Наверное, самое потрясное впечатление детства, глубокогодетства”. (Т. Д. Панёва)
Третий колвицкий мост, безарочный, и школа-клуб, 1969 г.
“Деревянный был красивый мост. Ой, какой хороший, с перилами. Колхоз строил. Деревянные срубы были сделаны, их наполняли камнями, ещё видно, и на них стояли деревянные перекладины, и деревянные мостки. И перила были хорошие. А сейчас, в наше время советское, не могут построить мост”. (Сёстры Архиповы)
“Мост, например, у нас сейчас разваливается, в этом году сделать и не обещают, а тогда был деревянный, и, как прохудится, директор лесокомбината Чесноков приезжал, привозил стройматериалы, снимал пиджак, только галстук развевался на ветру: чинили. А наши дачники тоже все хватались за доски, помогали, такой был энтузиазм”. (В. П. Федотов)
***
“Кладбище было старое. Наш дедушка похоронен там. Но его смыло. Русло поменялось, и половина обрыва, где было кладбище, ушло под воду. И наш дедушка ушёл.
Мы ходили маленькие на это кладбище, мама ещё жива была. Это был примерно 1949 год. Сейчас ещё что-то осталось, холмики, но знаков уже никаких нет. И сейчас на краю этого кладбища, даже на кладбище, построен один дом. На костях. Кладбище на горке тоже давнее, ещё до войны оно появилось. Мы учились, я в первом классе, Ганька в четвертом, бабушку хоронили в 1948 году. Мы смотрели в окно и кричим, такие радостные: “Ой, бабушку везут, нас с уроков отпустят”. Это уже было на новом кладбище”. (Г. А.Беляй)
“Церкви никогда не было. Но карелы были верующие. Молились дома. Был красный угол у нас, я помню. И в каждом доме была икона. Бабушка Марфа была верующая, моя бабушка была очень верующая. На той стороне было много [верующих], все посты соблюдали. Молились на карельском языке”. (В. А. Подымников)
“В карельских деревнях так было принято, что женщина должна из дома выходить и рожать только в бане. Ну, баню-то они всегда топили, чтоб вода там была горячая, что повитуха там примет роды. А мама жила со свекровью. Первого-то она родила в бане. А второго стала рожать, и говорит: “Нет, не пойду, буду рожать дома”. Жена председателя мол... Так свекровь потом с ней целый год не разговаривала. Вот такие были причуды”. (Г. А. Беляй)
“Была одинокая женщина, на той стороне жила. Самый последний, крайний, дом был. Называли ее Лика Марэ. Грязнуля Марья. Лика – это грязнуля, Марэ – это Мария, по-карельски. Но она была очень добрая женщина. Она всех лечила от всего. У кого грыжа, у кого ребёнок заболеет… Раньше же не было ни врачей. Она никому зла не делала, никому. Она только делала людям добро. А назвали так… Наверное, потому что жила она одна, ей не на что было купить. У неё шуба была, наверное, еще с финской войны, она была старенькая уже. Она эту шубу наденет, она была невзрачная эта шубёнка уже. Зеркала не было. Мыла тоже, откуда у неё?
Как раз у неё мужа-то забрали [2], она осталась одна с сыном, а сын пил. И она тут одна, совсем одна. А на 12 рублей пенсии поди-ка, проживи. Знахарство у неё было. Вот, например, я приехала со своей дочкой, мама говорит: “Иди скажи ей, чтобы шла чай пить”. Она пришла, и видит, что Ира [дочка Г. А. Беляй] так, вздрогнет. И маме сказала она: “К утру сделай скатерть чистую”. Потом она пришла, дочка спала, она её этой скатертью накрыла, что-то сказала, и всё. У меня Ира за всю жизнь ни разу не вздрогнула. Вот так вот. Она только делала добро”. (Г. А. Беляй)
“Одна бабуля у нас пускала кровь. Она всегда маме пускала кровь. Ведь раньше – не пиявки, не ставили ничего. А у мамы было очень сильное давление, поднималось. И как только выпустят кровь, давление нормальное. Один раз в пять лет, и всё было нормально.
И вот баню натопят, и рог специальный коровий. В бане распарятся, бабуля эта делала насечки сзади на шее и рог коровий приставляла прямо к насечкам. И рог, когда наполнится кровью, он вываливается. А потом эта бабуля умерла. И давление стало всё подниматься, подниматься, а некому было уже кровь пустить. Потом мама даже в Карелию ездила, где раньше она жила, там тоже была одна тётка, которая это умела. Один раз только съездила, и та тётка тоже умерла”. (Г. А. Беляй)
***
“На том берегу был случай такой. Когда скот туда выгоняли, и вдруг телята потерялись. Все. Искали их недели три и не могли найти. Целое стадо телят. И потом, через две или три недели сказали, что это запрятал этих телят лес. Был старичок такой в Княжой, поехали к нему. А пастуху-то отвечать за этих телят. Вот он поехал к этому старичку. И старичок то ли на воде, то ли на водке смотрел… Точно не помню, как рассказывала мама, но это уже в мою бытность, я уже была таким ребёнком, что помню этот случай. И старичок сказал, что ищите в таком-то месте.
И пришли в это место, что он указал, телята были в таком кругу, уже землю ели. Это запрятал их лес. Это – “кира”. Кира – это значит, кто-то про них плохо сказал, или пастуху что-то плохое сделал. Кира – это сглазили, или как проклятье. И вот эти телята три недели там стояли, даже уже землю грызли. Уже кости торчали у телят, говорят. Но телята были живы. Вот такой случай был, это точно. Не верят, а это было”. (Г. А. Беляй)
***
“Помню с подружкой в 5-ом классе поехали в Колвицу, идём с ней по деревне, и все на карельском разговаривают. Она так удивилась! “А на каком это они?”. То есть ещё говорили. Наш пятый класс – это 1961 год – и все говорили на карельском, речь звучала. Сестра маленькая была, спрашивала всё время: “Мама, мы в Советском Союзе живем?”.
А потом, в 70-х – уже всё. … Нет, действительно. Очень уютно было раньше в деревне. Очень уютно. Дома такие, чистенько, огороды…”. (Т. Д. Панёва)
Колвица, Домашние горы, 2007 г.
[1] ТурА – прибрежные морские водоросли: в основном, фукусы.
[2] Об этой семье говорил В. И. Смоленников, перечисляя финнов, увезённых из Колвицы в 1940 г.: “Ещё с той стороны – Питканен. Дом их был первый с губы. Но жена осталась, она была с русской фамилией – Мария Васильевна Тимофеева. Её звали потом Лика Марья, по-карельски”.
